Я сидела в дорогом
полупустом ресторане - я могла себе это позволить - и ненавидела
пристальные взгляды официанток и немногих посетителей. Я специально
выбирала рестораны с минимумом публики, так как знала реакцию
окружающих, знала, и вжималась в кресло под тяжестью вины. Хотя
какая у меня могла быть вина? Не я планировала свою внешность - это
мама меня такой родила.
Но к многочисленным взглядам я так и не смогла привыкнуть, вжиматься
в кресло уже стало моим условным рефлексом в общественных местах. Но господи, разве я виновата? Неужели в прошлой жизни я совершила
столько страшных преступлений, что в нынешней жизни меня наделили
ТАКОЙ внешностью?
Я попивала кофе из маленькой чашечки драгоценного Японского
фарфора, сжимая её побелевшими пальцами, словно желая отогреться.
Я хорошо зарабатывала - слава богу, что на работе требовался мой
мозг, - и никто не обращал внимание на мою внешность. Слава богу за
отдельный кабинет, куда редко заходили посторонние, и я могла
расслабиться, не вжиматься в кресло, желая стать невидимкой.
Дома у меня не было зеркал, я старалась не смотреться в вечерние
стёкла, когда они начинали отражать с пугающей ясностью моё лицо. По
вечерам я закрывала шторы.
У меня не было любимого человека, только моя белая кошечка любила
меня. Ей было всё равно как я выгляжу - кошки не разбираются в
человеческой внешности - зато они чувствуют сердце.
У меня нет подруг. Я никогда не была с мужчиной. Иногда я
подумываю о пластической операции, которая могла бы в корне изменить
всю мою жизнь. Но я не хочу идти наперекор природе. Внешность - моё
проклятие, мой крест, и я добровольно пронесу его через всю мою
жизнь...
Я почти допила кофе, когда увидела его. Снова. Ради этой встречи
я и пришла сюда. Мой избранник работал в той же фирме, где и я.
Ирония заключалась в том, что он был моим шефом. Я даже ни разу не
разговаривала с ним - на работу меня принимал его помощник -
подслеповатый парень в большущих очках. Наверное, он и взял меня на
работу из-за подслеповатости.
Мой шеф не был красавчиком, но в нём было нечто большее, чем
точёные черты - надёжность, нежность, доброта, хоть и скрываемая за
внешней суровостью. Я чувствовала, что такой человек не оставил бы
меня, если бы полюбил. Даже, если бы я стала вдруг калекой или в
старости. Его чуть горбоносый профиль и глубокие, бархатные карие
глаза заставляли моё сердце биться, так же, как и его крепкая,
высокая фигура без единого грамма жира. Он - я знала это по слухам -
ведёт здоровый образ жизни, холостяк с твёрдыми моральными
принципами. Любитель одиночества, природы и хороших книг.
Я чувствовала, как моё сердце разрывается, я не могла больше
терпеть этой муки: видеть его каждый день за обедом, и быть им
незамеченной.
"Нет, хватит! Лучше быть уволенной, чем оставаться для Алекса
пустым местом!" - твёрдо решила я.
Расплатилась. И подошла к нему на дрожащих, подгибающихся ногах.
- Извините меня за наглость, но я вас люблю! - едва выдавила я
пересохшими губами, ожидая услышать короткую насмешку, которая вбила
бы меня в землю, как молоток.
... Каким-то чудом я оказалась в его постели. Мой натиск
напоминал завоевание варварами Рима. Я была безжалостна, я угрожала
покончить с собой, если он мне не уступит.
Алекс оказался милосердным.
- Я тоже тебя люблю, - тихо признался он после ночи неистовой
любви. - Но наши дети будут очень несчастливы, если пойдут в тебя,
извини. Не уходи, оставайся со мной! - умолял он, хватая меня за
руку, когда я попыталась встать.
- Я не уйду, - прошептала я сквозь слёзы. - Я рожу тебе сына
точь-в-точь похожего на тебя - самого совершенного человека в мире!
Но мне надо в душ.
... В душе было зеркало во весь рост, и я невольно взглянула на
себя голой.
Я не хотела больше убегать от реальности - я стояла и мужественно
смотрела на своё лицо и тело. А по моим щекам стекали слёзы. Я,
опять же против своей воли, стояла как столб и не могла оторвать
взгляда от своего ПРЕКРАСНОГО лица и ИДЕАЛЬНОГО тела.
Только глупцы могут считать красавиц счастливыми! |